А.Гитлер МОЯ БОРЬБА Изд."Т-ОКО" 1992г. ПРЕДИСЛОВИЕ 1 апреля 1924 г. я был заключен в крепость Ландcберг - согласно приговору мюнхенского суда. Я получил досуг, позволивший мне после многих лет беспрерывной работы засесть за писание книги, ко- торую многие мои друзья уже давно приглашали меня написать и которая мне самому кажется полезной для нашего движения. Я ре- шился в двух томах не только изложить цели нашего движения, но и дать картину его развития. Такая форма даст больше, чем простое изложение нашего учения. При этом я получил возможность изложить также историю своего собственного развития. Это оказалось необходимым и для первого и для второго томов моей работы, поскольку мне нужно было разрушить те гнусные легенды, которые сочиняются еврейской прессой с целью моей компрометации. В этой моей работе я обращаюсь не к чужим, а к тем сторонникам нашего движения, которые всем сердцем ему со- чувствуют, но которые хотят понять его возможно глубже и интимнее. Я знаю, что симпатии людей легче завоевать устным, чем печатным словом. Всякое великое движение на земле обязано своим ростом ве- ликим ораторам, а не великим писателям. Тем не менее, для того что- бы наше учение нашло себе законченное изложение, принципиальная сущность его должна быть зафиксирована письменно. Пусть оба предла- гаемых тома послужат камнями в фундаменте общего дела. Автор Крепость Ландсберг ПОСВЯЩЕНИЕ 9 ноября 1923 г. в 12 ч. 30 мин, по полуночи перед зданием цей- хгауза и во дворе бывшего военного министерства в Мюнхене пали в борьбе за наше дело с твердой верой в возрождение нашего народа следую- щие бойцы: Альфарт Феликс, купец, род. 5 июля 1901 г. Бауридль Андрей, шапочник, род. 4 мая 1879 г. Казелла Теодор, банковский служащий, род. 8 авг. 1900 г. Эрлих Вильгельм, банковский служащий, род. 27 янв. 1901 г. Фауст Мартин, банковский служащий, род. 19 авг. 1894 г. Рехенбергер Антон, слесарь, род. 28 сего. 1902 г. Кернер Оскар, купец, род. 4 янв. 1875 г. Кун Карл, оберкельнер, род. 27 июля 1897 г. Лафорс Карл, студент, род. 28 окт. 1904 г. Нейбауэр Курц, служитель, род. 27 марта 1899 г. Папе Кляус, купец, род. 16 авг. 1904 г. Пфортен Теодор, судья, род. 14 мая 1873 г. Рикмерс Иоганн, военный, род. 7 мая 1881 г. Шейбнер-Рихтер Эрвин, инженер, род. 9 янв. 1884 г. Стронский Лоренц, инженер, род. 14 марта 1899 г. Вольф Вильгельм, купец, род. 19 окт. 1898 г. Так называемое национальное правительство отказало павшим ге- роям в братской могиле. Я посвящаю первый том этой работы памяти этих бойцов. Имена этих мучеников навсегда останутся светлыми маяками для сторонни- ков нашего движения. Адольф Гитлер Крепость Ландсберг. 16 октября 1924 г. ЧАСТЬ 1 ГЛАВА 1 В ОТЧЕМ ДОМЕ Счастливым предзнаменованием кажется мне теперь тот факт, что судьба предназначила мне местом рождения именно городок Браунау на Инне. Ведь этот городок расположен как раз на границе двух не- мецких государств, объединение которых по крайней мере нам, мо- лодым, казалось и кажется той заветной целью, которой нужно доби- -ваться всеми средствами. Немецкая Австрия во что бы то ни стало должна вернуться в лоно великой германской метрополии и при том вовсе не по соображениям хозяйственным. Нет, нет. Даже если бы это объединение с точки зре- ния хозяйственной было безразличным, более того, даже вредным, тем не менее объединение необходимо. Одна кровь - одно государство! До тех пор пока немецкий народ не объединил всех своих сынов в рамках одного государства, он не имеет морального права стремиться к колониальным расширениям. Лишь после того как немецкое государство включит в рамки своих границ последнего немца, лишь после того как окажется, что такая Германия не в состоянии прокормить - в достаточной мере все свое население, - возникающая нужда дает народу моральное право на приобретение чужих земель. Тогда меч начинает играть роль плуга, тогда кровавые слезы войны ерошат зем- лю, которая должна обеспечить хлеб насущный будущим поко- лениям. Таким образом упомянутый маленький городок кажется мне симво- лом великой задачи. Но и в другом отношении городок этот поучителен для нашей эпохи. Более 100 лет назад это незаметное гнездо стало ареной таких событий, которые увековечили его в анналах германской истории. В год тяжелейших унижений нашего отечества в этом городишке пал смертью героя в борьбе за свою несчастную горячо любимую родину нюренбержец Иоганн Пальм, по профессии книготорговец, заядлый "националист" и враг французов. Упорно отказывался он выдать своих соучастников, которые в глазах врага должны были нести главную ответственность. Совсем как Лео Шлягетер! Французским властям на него тоже донесли правительственные агенты. Полицейский ди- ректор из Аугсбурга приобрел печальную славу этим предательством и создал таким образом прообраз современных германских властей, действующих под покровительством г-на Зеверинга. В этом небольшом городишке, озаренном золотыми лучами муче- ничества за депо немецкого народа, в этом городишке, баварском по крови, австрийском по государственной принадлежности, в конце 80-х годов прошлого столетия жили мои родители. Отец был добросовест- ным государственным чиновником, мать занималась домашним хозяй- ством, равномерно деля свою любовь между всеми нами - ее детьми. Только очень немногое осталось в моей памяти из этих времен. Уже через очень короткое время отец мой должен был оставить полюбив- шийся ему пограничный городок и переселиться в Пассау, т. е. осесть уже в самой Германии. Жребий тогдашнего австрийского таможенного чиновника частенько означал бродячую жизнь. Уже через короткое время отец должен был опять переселиться на этот раз в Линд. Там он перешел на пенсию. Конечно это не означало, что старик получил покой. Как сын бедно- го мелкого домовладельца он и смолоду не имел особенно спокой- ной жизни. Ему не было еще 13 лет, когда ему пришлось впервые по- кинуть родину. Вопреки предостережению "опытных" земляков он отправился в Вену, чтобы там изучить ремесло. Это было в 50-х го- дах прошлого столетия. Тяжело конечно человеку с провизией на три гульдена отправляться наугад без ясных надежд и твердо поставлен- ных целей. Когда ему минуло 17 лет, он сдал экзамен на подмастерья, но в этом не обрел удовлетворения, скорее наоборот. Годы нужды, годы испытаний и несчастий укрепили его в решении отказаться от ремесленничества и попытаться добиться чего-нибудь "более высокого". Если в прежние времена в деревне его идеалом было стать священ- ником, то теперь, когда его горизонты в большом городе чрезвы- чайно расширились, его идеалом стало - добиться положения государ- ственного чиновника. Со всей цепкостью и настойчивостью, выкован- ными нуждой и печалью уже в детские годы, 17-летний юноша стал упорно добиваться своей цели и - стал чиновником. На достижение этой цели отец потратил целых 23 года. Обет, который он дал се- бе в жизни, - не возвращаться в свою родную деревню раньше, чем он станет "человеком" - был теперь выполнен. Цель была достигнута; однако в родной деревне, откуда отец ушел мальчиком, теперь уже никто не помнил его, и сама деревня стала для него чужой. 56 лет от роду отец решил, что можно отдохнуть. Однако и теперь он не мог ни одного дня жить на положении "бездельника". Он купил себе в окрестностях австрийского городка Ламбаха поместье, в кото- ром сам хозяйствовал, вернувшись таким образом после долгих и трудных годов к занятиям своих родителей. В эту именно эпоху во мне стали формироваться первые идеалы. Я проводил много времени на свежем воздухе. Дорога к моей школе была очень длинной. Я рос в среде мальчуганов физически очень креп- ких, и мое времяпровождение в их кругу не раз вызывало заботы матери. Менее всего обстановка располагала меня к тому, чтобы пре- вратиться в оранжерейное растение. Конечно я менее всего в ту пору предавался мыслям о том, какое призвание избрать в жизни. Но ни в коем случае мои симпатии не были направлены в сторону чиновни- чьей карьеры. Я думаю, что уже тогда мой ораторский талант разви- вался в тех более или менее глубокомысленных дискуссиях, какие я вел со своими сверстниками. Я стал маленьким вожаком. Занятия в школе давались мне очень легко; но воспитывать меня все же было делом не легким. В свободное от других занятий время я учился пе- нию в хоровой школе в Ламбахе. Это давало мне возможность часто бывать в церкви и прямо опьяняться пышностью ритуала и торжест- венным блеском церковных празднеств. Было бы очень натурально, если бы для меня теперь должность аббата стала таким же идеалом, как им в свое время для моего отца была должность деревенского пастора. В течение некоторого времени это так и было. Но моему отцу не нравились ни ораторские таланты его драчуна сынишки, ни мои мечты о том, чтобы стать аббатом. Да и я сам очень скоро потерял вкус к этой последней мечте, и мне стали рисоваться идеалы, более соответст- вующие моему темпераменту. Перечитывая много раз книги из отцовской библиотеки, я более всего останавливал свое внимание на книгах военного содержания, в особенности на одном народном издании истории франко-прусской войны 1870-1871 г. Это были два тома иллюстрированного журнала этих годов. Эти тома я стал с любовью перечитывать по несколько раз. Прошло немного времени, и эпоха этих героических лет стала для меня самой любимой. Отныне я больше всего мечтал о предметах, связанных с войной и с жизнью солдата. Но и в другом отношении это получило для меня особенно большое значение. В первый раз во мне проснулась пока еще неясная мысль о том, какая же разница между теми немцами, которые участвовали в этих битвах, и теми, которые остались в стороне от этих битв. По- чему это, спрашивал я себя, Австрия не принимала участия в этих битвах, почему отец мой и все остальные стояли в стороне от них? Разве мы тоже не немцы, как и все остальные, разве все мы не при- надлежим к одной нации? Эта проблема впервые начала бродить в моем маленьком мозгу. С затаенной завистью выслушивал я ответы на мои осторожные вопросы, что-де не каждый немец имеет счастье принадлежать к империи Бисмарка. Понять этого я не мог. Возник вопрос об отдаче меня в школу. Учитывая все мои наклонности и в особенности мой темперамент, отец пришел к выводу, что отдать меня в гимназию, где преобладают гуманитарные науки, было бы неправильно. Ему казалось, что лучше определить меня в реальное училище. В этом намерении укрепляли его еще больше мои очевидные способности к рисованию - предмет, который по его убеждению в австрийской гимназии был в совершенном забросе. Возможно, что тут сыграл роль и его собственный опыт, вну- шивший ему, что в практической жизни гуманитарные науки имеют очень мало значения. В общем он думал, что его сын, как и он сам, должен со временем стать государственным чиновником. Горькие годы его юности заставили его особенно ценить те достижения, которых он впоследствии добился своим горбом. Он очень гордился, что сам своим трудом достиг всего того, что он имел, и ему хотелось, чтобы сын пошел по той же дороге. Свою задачу он видел только в том, чтобы облегчить мне этот путь. Сама мысль о том, что я могу отклонить его предложение и пойти по совсем другой дороге, казалась ему невозможной. В его глазах решение, которое он наметил, было само собою разумеющимся. Вла- стная натура отца, закалившаяся в тяжелой борьбе за существование в течение всей его жизни, не допускала и мысли о том, что неопыт- ный мальчик сам будет избирать себе дорогу. Да он считал бы себя плохим отцом, если бы допустил, что его авторитет в этом отношении кем-либо может оспариваться. И тем не менее оказалось, что дело пошло совсем по-иному. В первый раз в моей жизни (мне было тогда всего 11 лет) я ока- зался в роли оппозиционера. Чем более сурово и решительно отец на- стаивал на своем плане, тем более упрямо и упорно сын его настаивал на другом. Я не хотел стать государственным чиновником. Ни увещания, ни "серьезные" представления моего отца не могли сломить сопротивления. Я не хочу быть чиновником. Нет и Нет! Все попытки отца внушить мне симпатии к этой профессии рассказами о собственном прошлом достигали совершенно противоположных ре- зультатов. Я начинал зевать, мне становилось противно при одной мысли о том, что я превращусь в несвободного человека, вечно сидя- щего в канцелярии, не располагающего своим собственным временем и занимающегося только заполнением формуляров. Да и впрямь, какие мысли такая перспектива могла будить в маль- чике, который отнюдь не был "хорошим мальчиком" в обычном смыс- ле этого слова. Учение в школе давалось мне до смешного легко. Это оставляло мне очень много времени, и я свой досуг проводил больше на солнце нежели в комнате. Когда теперь любые политические про- тивники, досконально исследуя мою биографию пытаются "скомпроме- тировать" меня, указывая на легкомысленно проведенную мною юность, я часто благодарю небо за то, что враги напоминают мне о тех светлых и радостных днях. В ту пору все возникавшие "недоразумения" к счастью разрешались в лугах и лесах, а не где-либо в другом месте. Когда я поступил в реальное училище, в этом отношении для меня изменилось немногое. Но теперь мне пришлось разрешить еще одно недоразумение - между мной и отцом. Пока планы отца сделать из меня государственного чиновника наталкивались только на мое прин- ципиальное отвращение к профессии чиновника, конфликт не принимал острой формы. Я мог не всегда возражать отцу и больше отмалчивать- ся. Мне было достаточно моей собственной внутренней решимости от- казаться от этой карьеры, когда придет время. Это решение я принял и считал его непоколебимым. Пока я просто молчал, взаимоотношения с отцом были сносные. Хуже стало дело, когда мне пришлось начать противопоставлять свой собственный план плану отца, а это началось уже с 12-летнего возраста. Как это случилось, я и сам теперь не знаю, но в один прекрасный день мне стало вполне ясным, что я должен стать художником. Мои способности к рисованию были бесспорны - они же послужили одним из доводов для моего отца отдать меня в реальную школу. Но отец никогда не допускал и мысли, что это может стать моей профессией. Напротив! Когда я впервые, отклонив еще раз излюбленную идею отца, на вопрос, кем бы я сам хотел стать, ска- зал - художником, отец был поражен и изумлен до последней степени. "Рисовальщиком? Художником?" Ему показалось, что я рехнулся или он ослышался. Но когда я точно и ясно подтвердил ему свою мысль, он набросился на меня со всей решительностью своего характера. Об этом не может быть и речи. "Художником?! Нет, никогда, пока я жив!" Но так как сын в числе других черт унаследовал от отца и его упрямство, то с той же решительностью и упорством он повторил ему свой собственный ответ. Обе стороны остались при своем. Отец настаивал на своем "никог- да!'', а я еще и еще раз заявлял "непременно буду". Конечно этот разговор имел невеселые последствия. Старик ожесто- чился против меня, а я, несмотря на мою любовь к отцу, - в свою очередь против него. Отец запретил мне и думать о том, что я когда- либо получу образование художника. Я сделал один шаг дальше и заявил, что тогда я вообще ничему учиться не буду. Конечно такие мои "заявления" ни к чему хорошему привести не могли и только усилили решение отца настоять на своем во что бы то ни стало. Мне ничего не оставалось, как замолчать и начать проводить свою угрозу в жизнь. Я думал, что когда отец убедится в том, как плохи стали мои успехи в реальном училище, он так или иначе вынужден будет пойти на уступки. Не знаю, удался ли бы мой расчет, но пока что я достиг только очевидного неуспеха в школе. Я стал учиться только тому, что мне нравилось, в особенности тому, что по моим расчетам могло мне впо- следствии пригодиться для карьеры художника. То, что в этом отно- шении казалось мне малопригодным или что вообще меня не привле- кало, я стал совершенно саботировать. Мои отметки в эту пору были совершенно разноречивы: то я получал "похвально" или "превосход- но", то "удовлетворительно" или "плохо". Лучше всего я занимался географией и историей. Это были два моих любимых предмета, по которым я был первым учеником в классе. Когда я теперь после многих лет оглядываюсь назад на эту пору, то совершенно ясно передо мной обрисовываются два очень важных обстоятельства: Первое: я стал националистом. Второе: я научился изучать и понимать историю. Старая Австрия была "государством национальностей". Немец, живущий в Германской империи, в сущности не может или по крайней мере тогда не мог представить себе, какое значение этот факт имеет для повседневной жизни каждого, живущего в таком госу- дарстве национальностей. В шуме чудесных побед героических армий в франко-прусской войне германцы постепенно стали все больше чуж- даться немцев, живущих по ту сторону германской границы, частью перестали их даже понимать. Все чаще и чаще стали смешивать - осо- бенно в отношении австрийских немцев - разлагающуюся монар- хию с народом в корне здоровым. Люди не поняли, что если бы австрийские немцы не были чисто- кровными, у них никогда не хватило бы сил на то, чтобы в такой мере наложить свой отпечаток на жизнь 52-миллионного государства. А между тем австрийские немцы сделали это в такой мере, что в Гер- мании могла даже возникнуть ошибочная мысль, будто Австрия яв- ляется немецким государством. Либо это совершенно небывалая не- лепость, либо - блестящее свидетельство в пользу 10 миллионов ав- стрийских немцев. Лишь очень немногие германцы имели сколько- нибудь ясное представление о той напряженной борьбе, которая шла в Австрии вокруг немецкого языка, вокруг немецкой школы и немец- кой культуры. Только теперь, когда такие же печальные обстоятель- ства выпали на долю миллионам германских немцев, которым при- ходится переносить чужеземное иго и, страстно мечтая о воссоедине- нии со своим отечеством, добиваться по крайней мере своего священного права говорить на родном языке, - только теперь в широких кругах германского населения стали понимать, что означает бороться за свою народность. Теперь уже многие поймут, какую великую роль играли австрийские немцы, которые, будучи предоставлены самим себе, в течение веков умели охранять восточную границу немецкого народа, умели в долгой изнурительной борьбе отстаивать немецкую языковую границу в такую эпоху, когда германская империя очень интересовалась колониями, но очень мало внимания обращала на соб- ственную плоть и кровь у собственных своих границ. Как всюду и везде во всякой борьбе, так и в борьбе за родной язык внутри старой Австрии было три слоя: борцы, равнодушные и из- менники. Уже на школьной скамье замечалась эта дифференциация. В борьбе за родной язык самым характерным вообще является то, что страсти захлестывают, пожалуй, сильнее всего именно школьную скамью, где как раз подрастает новое поколение. Вокруг души ребенка ведет- ся эта борьба, и к ребенку обращен первый призыв в этом споре: "немецкий мальчик", не забывай, что ты немец, а девочка, помни, что ты должна стать немецкой матерью!" Так и мне выпада на долю уже в сравнительно очень ранней юно- сти принять участие в национальной борьбе, разыгрывавшейся в старой Австрии. Мы собирали денежные фонды, мы украшали свою одежду васильками и черно-красно-золотыми ленточками, мы распевали вместо австрийского гимна ''Deutschland uber alies". И все это несмотря на все запреты. Наша молодежь проходила через известную политическую школу уже в таком возрасте, когда молодые люди, принадлежащие к национальному государству, еще и не подумывают об участии в борьбе и из сокровищ своей национальной культуры пользуются толь- ко родным языком. Что я в ту пору не принадлежал к равнодушным, это само собою разумеется. В течение самого короткого времени я превратился в фанатического "дейч-национала", что тогда, конечно было совсем не идентично с тем, что сейчас вкладывается в это пар- тийное понятие. Я развивался в этом направлении так быстро, что уже в 15 -летнем возрасте у меня было ясное представление о том различии, которое существует между династическим "патриотизмом" и народным "на- ционализмом". Я уже в то время стоял за последний. Тому, кто не дал себе труда сколько-нибудь серьезно изучить внут- ренние отношения при габсбургской монархии, это обстоятельство покажется, быть может, непонятным. Уже одно преподавание истории в школе при тогдашнем положении вещей в австрийском государст- ве неизбежно должно было порождать такое развитие. Ведь в сущно- сти говоря, специально австрийской истории почти не существует. Судь- бы этого государства настолько тесно связаны с жизнью и ростом всего немецкого народа, что разделить историю на германскую и австрийскую почти немыслимо. Когда Германия стала разделяться на две державы, само это деление как раз и превратилось в предмет германской истории. Сохранившиеся в Вене символы прежнего могущества германской империи служат чудесным залогом вечного единства. Крик боли, выр- вавшийся из груди австрийских немцев в дни крушения габсбургского государства, клич о присоединении к Германии - все это было только результатом глубокого чувства, издавна заложенного в серд- цах австрийских немцев, которые никогда не переставали мечтать о возвращении в незабвенный отчий дом. Но этого факта никогда нельзя было бы объяснить, если бы самая постановка дела воспитания каждо- го отдельного австрийского немца в школе не порождала этого общего чувства тоски по воссоединению с Германией. Здесь источник, который никогда не иссякнет. Память о прошлом все время будет напоминать будущее, как бы ни старались покрыть мраком забвения эту проблему. Преподавание мировой истории в средней школе еще и сейчас на- ходится на очень низкой ступени. Лишь немногие учителя понимают, что целью исторического преподавания никогда не должно быть бес- смысленное заучивание наизусть или механическое повторение истори- ческих дат и событий. Дело совсем не в том, знает ли юноша на зу- бок, в какой именно день происходила та или другая битва, когда имен- но родился тот или другой полководец или в каком году тот или дру- гой (большею частью весьма незначительный) монарх надел на свою го- лову корону. Милосердный боже, совсем не в этом дело! "Учиться" истории означает уметь искать и находить факторы и си- лы, обусловившие те или другие события, которые мы потом должны были признать историческими событиями. Искусство чтения и изучения сводится в этой области к следующе- му: существенное запомнить, несущественное забыть. Для моей личной судьбы и всей моей дальнейшей жизни сыграло, быть может, решающую роль то обстоятельство, что счастье послало мне такого преподавателя истории, который подобно лишь очень немно- гим сумел положить в основу своего преподавания именно этот взгляд. Тогдашний преподаватель истории в реальном училище города Линца, доктор Леопольд Петч, у которого я учился, был живым воплощением этого принципа. Этот старик с добродушной внешностью, но реши- тельным характером, умел своим блестящим красноречием не только приковать наше внимание к преподаваемому предмету, но просто ув- лечь. Еще и теперь я с трогательным чувством вспоминаю этого седого учителя, который своей горячей речью частенько заставлял нас забывать настоящее и жить в чудесном мире великих событий прошлого. Су- хие исторические воспоминания он умел превращать в живую увлека- тельную действительность. Часто отдели мы на его уроках полные восхищения и нередко его изложением бывали тронуты до слез. Счастье наше было тем более велико, когда этот учитель в доступ- ной форме умел, основываясь на настоящем, осветить прошлое и, осно- вываясь на уроках прошлого, сделать выводы для настоящего. Более чем кто бы то ни было другой из преподавателей он умел проникнуть в те жгучие проблемы современности, которые пронизывали тогда все наше существо. Наш маленький национальный фанатизм был для него средством нашего воспитания. Апеллируя все чаще к нашему национальному чувству чести, он поднимал нас на гораздо большую высоту, чем этого можно было бы достигнуть какими бы то ни было другими средствами. Этот учитель сделал для меня историю самым любимым предметом. Против своего собственного желания он уже тогда сделал меня молодым революционером. В самом деле, кто мог штудировать историю у такого преподавате- ля при тогдашних условиях, не став при этом врагом того государства, которое через посредство своей династии столь роковым образом влия- ло на судьбы нации? Кто мог при тогдашних условиях сохранить верность династии, так позорно предававшей в прошлом и настоящем коренные интересы немецкого народа в своекорыстных интересах. Разве нам, тогда еще совсем юнцам, не было вполне ясно, что это австрийское государство никакой любви к нам, немцам, не питает да и вообще питать не может. Знакомство с историей царствования габсбург- ского дома дополнялось еще нашим собственным повседневным опы- том. На севере и на юге чуженациональный яд разъедал тело нашей на- родности, и даже сама Вена на наших глазах все больше превращалась в город отнюдь не немецкий. Династия заигрывала с чехами при вся- ком удобном и неудобном случае. Рука божия, историческая Немезида, захотела, чтобы эрцгерцог Франц-Фердинанд, смертельный враг австрий- ских немцев, был прострелен теми пулями, которые он сам помогал отливать. Ведь он-то и был главным покровителем проводившейся свер- ху политики славянизации Австрии! Необъятны были те тяготы, которые возлагались на плечи немцев. Неслыханно велики были те жертвы кровью и налогами, которые тре- бовались от них, и тем не менее каждый, кто был не совсем слеп, дол- жен был видеть, что все это напрасно. Что нам было особенно больно, так это то, что вся эта система морально прикрывалась своим союзом с Германией. Этим как будто санкционировалась политика медленного искоренения немецкого начала в старой габсбургской монархии. И вы- ходило даже так, что это санкционируется самой Германией. С истинно габсбургским лицемерием всюду создавали впечатление, будто Австрия все еще остается немецким государством. И это лицемерие только увеличивало нашу ненависть к династии, вызывая в нас прямое возмущение и презрение. Только в самой германской империи те, кто считал себя единствен- но "призванным", ничего этого не замечали. Как будто пораженные сле- потой, они все время поддерживали союз с трупом, а признаки раз- ложения трупа объявили "зарей новой жизни". В этом несчастном союзе молодой империи с австрийским государ- ственным призраком уже заложен был зародыш будущей мировой войны и будущего краха. Ниже я еще остановлюсь не раз на этой проблеме. Здесь достаточно подчеркнуть тот факт, что, в сущности говоря, уже в самой ранней моей юности я пришел к выводу, от которого мне впоследствии не пришлось отказываться никогда; напротив, вывод этот только упро- чился, а именно я пришел к выводу, что упрочение немецкой на- родности предполагает уничтожение Австрии: что национальное чувст- во ни в коем случае не является идентичным с династическим патриотизмом; что габсбургская династия была несчастьем немец- кого народа. Я уже тогда сделал все надлежащие выводы из того, что я понял: горячая любовь к моей австро-немецкой родине, глубокая ненависть к австрийскому государству! Полученная мною в школе любовь к историческому мышлению ни- когда не оставляла меня в течение всей моей дальнейшей жизни. Изу- чение истории становится для меня неиссякаемым источником пони- мания исторических событий современности, т. е. политики. Я не став- лю себе задачей "учить" современность - пусть она учит меня. Рано я стал политическим "революционером", но столь же рано я стал революционером в искусстве. Столица Верхней Австрии имела тогда совсем не плохой театр. Играли там почти все. 12 лет я впервые увидел на сцене "Вильгельма Телля". Через несколько месяцев я познакомился с первой оперой в моей жизни - с "Лоэнгрином". Я был увлечен до последней степени. Мой юный энтузиазм не знал границ. К этим произведениям меня продолжает тянуть всю жизнь, и я испытываю еще и теперь как особое счастье то, что скромность провинциальной постановки дала мне воз- можность в позднейших посещениях театра находить всегда нечто новое и более высокое. Все это укрепляло во мне глубокое отвращение к той профессии, которую выбрал для меня мой отец. Все больше приходил я к убежде- нию, что в качестве государственного чиновника я никогда не буду счастлив. Мое решение стать художником укрепилось еще больше, после того как в реальном училище мои способности к рисованию бы- ли признаны. Теперь уже ни просьбы, ни угрозы не могли ничего изменить. Я хотел стать художником, и никакая сила в мире не заставила бы меня стать чиновником. Характерно только то, что с годами во мне проснулся еще интерес к строительному искусству. В те времена я считал это само собою разумеющимся дополнением к моим способностям по рисованию и я внутренне радовался тому, что рамки моего художественного таланта расширяются. Что дело в будущем сложится совсем иначе, я конечно не предчув- ствовал. Вскоре оказалось, что вопрос о моей профессии разрешится скорей, чем можно было ожидать. Мне было 13 лет, когда я внезапно потерял отца. Этот довольно еще крепкий человек умер от удара. Смерть была мгновенной и без- болезненной. Эта смерть всех нас погрузила в глубокую печаль. Его мечты помочь мне выйти на дорогу, как он это понимал, помочь мне избегнуть тех страданий, которые пережил он сам, таким образом не оправдались. Однако он, сам того не сознавая, положил начало тому будущему, о котором тогда ни он, ни я не имели никакого предчувствия. Внешне в ближайшее время как будто ничего не изменилось. Мать чувствовала себя обязанной согласно завету отца продолжать мое воспитание в том направлении, чтобы подготовить меня к карьере государственного чиновника. Я сам более чем когда бы то ни было был преисполнен решимости ни при каких обстоятельствах чиновником не становиться. Чем больше предметы преподавания в средней школе удалялись от моего идеала, тем более равнодушным становился я к этим предметам. Внезапно на помощь мне пришла болезнь. В течение нескольких недель она разрешила вопрос о моем будущем, а тем са- мым и спор между мною и отчим домом. Тяжелое воспаление легких заставило врача самым настоятельным образом посоветовать матери ни при каких обстоятельствах не позволять мне после выздоровления работать в канцеляриях. Посещение реального училища тоже пришлось прервать на целый год. То, о чем я в тиши мечтал, то, за что я по- стоянно боролся, теперь одним ударом само собою было достигнуто. Под впечатлением моей болезни мать, наконец, согласилась взять меня из реального училища и поместить в школу рисования. Это были счастливые дни, которые показались мне прямо осущест- влением мечты; но все это так мечтой и осталось. Через два года умерла моя мать, и это положило конец всем этим чудесным планам. Мать умерла после долгой тяжелой болезни, которая с самого нача- ла не оставляла места надеждам на выздоровление. Тем не менее этот удар поразил меня ужасно. Отца я почитал, мать же любил. Тяжелая дейст- вительность и нужда заставили меня теперь быстро принять решение. Небольшие средства, которые остались после отца, были быстро из- расходованы во время болезни матери. Сиротская пенсия, которая мне причиталась, была совершенно недостаточной для того, чтобы на нее жить, и мне пришлось теперь самому отыскивать себе пропитание. С корзинкой вещей в руках, с непоколебимой волей в душе я уехал в Вену. То, что 50 лет назад удалось моему отцу, я надеялся отвоевать у судьбы и для себя; я также хотел стать "чем-нибудь", но конечно ни в коем случае не чиновником. ГЛАВА 2 ВЕНСКИЕ ГОДЫ УЧЕНИЯ И МУЧЕНИЯ К тому времени, когда умерла моя мать, один из касающихся ме- ня вопросов был уже разрешен судьбой. В последние месяцы ее болезни я уехал в Вену, чтобы там сдать экзамен в академии. Я вез с собой большой сверток собственных ри- сунков и был в полной уверенности, что экзамен я сдам шутя. Ведь еще в реальном училище меня считали лучшим рисовальщиком во всем классе, а с тех пор мои способности к рисованию увеличились в большой степени. Гордый и счастливый, я был вполне уверен, что лег- ко справлюсь со своей задачей. Только в отдельные редкие минуты меня посовало раздумье: мой художественный талант иногда подавлялся талантом чертежника - в особенности во всех отраслях архитектуры. Мой интерес к строитель- ному искусству все больше возрастал. Свое влияние в этом направле- нии оказала еще поездка в Вену, которую я 16 лет от роду предпри- нял в первый раз. Тогда я поехал в столицу с целью посмотреть кар- тинную галерею дворцового музея. Но в действительности глаз мой останавливался только на самом музее. Я бегал по городу с утра до вечера, стараясь увидеть как можно больше достопримечательностей, но в конце концов мое внимание приковывали почти исключительно строения. Часами стоял я перед зданием оперы, часами разглядывал здание парламента. Чудесные здания на Ринге действовали на меня, как сказка из "Тысячи одной ночи". Теперь я оказался в прекрасной Вене во второй раз. Я сгорал от нетерпения скорее сдать экзамен и вместе с тем был преисполнен гор- дой уверенности в том, что результат будет хороший. В этом я был настолько уверен, что когда мне объявили, что я не принят, на меня это подействовало, как гром с ясного неба. Когда я представился ректору и обратился к нему с просьбой: объяснить мне причины моего непринятия на художественное отдаление академии, ректор ответил мне, что привезенные мною рисунки не оставляют ни малейших сомнений в том, что художника из меня не выйдет. Из этих рисунков видно, что у меня есть способности в сфере архитектуры. Я должен совершенно бросить мысль о художественном отделении и подумать об отделении архитектурном. Ректор выразил особенное удивление по поводу того, что я до сих пор вообще не прошел никакой строительной школы. Удрученный покинул я прекрасное здание на площади Шиллера и впервые в своей недолгой жизни испытал чувство дисгармонии с самим собой. То, что я теперь услышал из уст ректора относительно моих способностей, сразу как молния осветило мне те внутренние противоречия, которые я полусознательно испытывал и раньше. Только да сих пор я не мог отдать себе ясного отчета, почему и отчего это происходит. Через несколько дней мне и самому стало вполне ясно, что я дол- жен стать архитектором. Дорога к этому была для меня полна трудностей; из упрямства я зря упустил много времени в реальном училище, и теперь приходилось за это рассчитываться. Чтобы попасть на архитектурное отделение ака- демии, надо было сначала пройти строительно-техническое училище, а чтобы попасть в это последнее, надо было сначала иметь аттестат зрелости из средней школы. Ничего этого у меня не было. По зре- лом размышлении выходило, что исполнение моего желания со- вершенно невозможно. Тем временем умерла моя мать. Когда после ее смерти я в третий раз приехал в Вену, - на этот раз на многие годы, - я опять был уже в спокойном настроении, ко мне вернулась прежняя решимость, и я теперь окончательно знал свою цель. Я решил теперь стать архи- тектором. Все препятствия надо сломать, о капитуляции перед ними не может быть и речи. Размышляя так, я все время имел перед глазами пример моего покойного отца, который все-таки сумел выйти из поло- жения деревенского мальчика, сапожного ученика и подняться до по- ложения государственного чиновника. Я все же чувствовал более проч- ную почву под ногами, мои возможности казались мне большими. То, что я тогда воспринимал как жестокость судьбы, я теперь должен признать мудростью провидения. Богиня нужды взяла меня в свои жесткие руки. Много раз казалось, что вот-вот я буду сломлен нуждой, а на деле именно этот период закалил во мне волю к борьбе, и в конце концов эта воля победила. Именно этому периоду своей жизни я обязан тем, что я сумел стать твердым и могу быть непреклонным. Теперь я это время благословляю и за то, что оно вырвало меня из пустоты удобной жизни, что меня, маменькиного сынка, оно оторвало от мягких пуховиков и отдало в руки матери-нужды, дало мне увидеть нищету и горе и познакомило с теми, за кого впоследствии мне пришлось бороться. В этот же период у меня раскрылись глаза на две опасности, ко- торые я раньше едва знал по имени и всего значения которых для судеб немецкого народа я конечно не понимал. Я говорю о марксизме и еврействе. Вена - город, который столь многим кажется вместилищем пре- красных удовольствий, городом празднеств для счастливых людей, - эта Вена для меня к сожалению является только живым воспомина- нием о самой печальной полосе моей жизни. Еще и теперь этот город вызывает во мне только тяжелые воспоми- нания. Вена - в этом слове для меня слилось 5 лет тяжелого горя и лишений. 5 лет, в течение которых я сначала добывал себе кусок хлеба как чернорабочий, потом как мелкий чертежник, я прожил бук- вально впроголодь и никогда в ту пору не помню себя сытым. Голод был моим самым верным спутником, который никогда не оставлял меня и честно делил со мной все мое время. В покупке каждой книги участвовал тот же мой верный спутник - голод; каждое посещение оперы приводило к тому, что этот же верный товарищ мой оставал- ся у меня на долгое время. Словом, с этим безжалостным спутником я должен был вести борьбу изо дня в день. И все же в этот период своей жизни я учился более, чем когда бы то ни было. Кроме моей работы по архитектуре, кроме редких посещений оперы, которые я мог себе позволить лишь за счет скудного обеда, у меня была только одна радость, это - книги. Я читал тогда бесконечно много и читал основательно. Все сво- бодное время, которое оставалось у меня от работы, целиком уходило на эти занятия. В течение нескольких лет я создал себе известный запас знаний, которыми я питаюсь и поныне. Более того. В это время я составил себе известное представление о мире и вы- работал себе миросозерцание, которое образовало гранитный фунда- мент для моей теперешней борьбы. К тем взглядам, которые я выра- ботал себе тогда, мне пришлось впоследствии прибавить только не- многое, изменять же ничего не пришлось. Наоборот. Я теперь твердо убежден в том, что все творческие идеи человека в общих чертах появляются уже в период его юности, насколько во- обще данный человек способен творчески мыслить. Я различаю те- перь между мудростью старости, которая является результатом боль- шей основательности, осторожности и опыта долгой жизни, и гениальностью юности, которая щедрой рукой бросает человечеству благотворные идеи и мысли, хотя иногда и в незаконченном виде. Юность дает человечеству строительный материал и планы будущего, из которых затем более мудрая старость кладет кирпичи и строит здания, поскольку так называемая мудрость старости вообще не уду- шает гениальности юности. Жизнь, которую я до тех пор вел в доме родителей, мало отлича- лась от обычной. Я жил безбедно и никаких социальных проблем пре- до мной не стояло. Окружавшие меня сверстники принадлежали к кру- гам мелкой буржуазии, т. е. к тем кругам, которые очень мало сопри- касаются с рабочими чисто физического труда. Ибо, как это на первый взгляд ни странно, пропасть между теми слоями мелкой буржуазии, экономическое положение которых далеко не блестяще, и рабочими физического труда зачастую гораздо глубже, чем это думают. Причи- ной этой - приходится так выразиться - вражды является опасение этих общественных слоев, - они еще совсем недавно чуть-чуть подня- лись над уровнем рабочих физического труда, - опять вернуться к сво- ему старому положению, вернуться к жизни малоуважаемого рабочего сословия или даже только быть вновь причисленными к нему. К этому у многих прибавляются тяжелые воспоминания о неслыханной культур- ной отсталости низших классов, чудовищной грубости обращения друг с другом. Недавно завоеванное положение мелкого буржуа, само по себе не бог весть какое высокое, заставляет прямо трепетать перед опасностью вновь спуститься на одну ступень ниже и делает невыноси- мой даже одну мысль об этом. Отсюда часто получается, что более высоко поставленные люди относятся к самым низшим слоям с гораздо меньшими предрассуд- ками, чем недавние "выскочки". Ибо в конце концов выскочкой является в известном смысле вся- кий, кто своей собственной энергией несколько выбился в люди и под- нялся выше своего прежнего уровня жизни. Эта зачастую очень тяжкая борьба заглушает всякое чувство сожа- ления. Отчаянная борьба за существование, которую ты только что вел сам, зачастую убивает в тебе всякое сострадание к тем, кому выбиться в люди не удалось. Ко мне лично судьба в этом отношении была милостивее. Бросив меня в омут нищеты и необеспеченности, через который в свое время прошел мой отец, выбившийся затем в люди, жизнь сорвала с моих глаз повязку ограниченного мелкобуржуазного воспитания. Только теперь я научился понимать людей, научился отличать видимость и внешнюю скотскую грубость от внутренней сути человека. Вена уже в начале XX столетия принадлежала к городам вели- чайшего социального неравенства. Бьющая в глаза роскошь, с одной стороны, и отталкивающая ни- щета - с другой. В центре города, в его внутренних кварталах можно было с особенной отчетливостью ощущать биение пульса 52-миллионной страны со всеми сомнительными чарами этого государства национально- стей. Двор с его ослепительной роскошью притягивал как магнит богачей и интеллигенцию. К этому надо прибавить сильнейший центра- лизм, на котором основана была вся габсбургская монархия. Только благодаря этому централизму мог держаться весь этот ме- ждунациональный кисель. В результате этого - необычайная концентра- ция всей высшей администрации в резиденции государства - в Ве- не. Вена не только в политическом и духовном, но в экономическом отношении была центром придунайской монархии. Армии высшего офицерства, государственных чиновников, художников и ученых про- тивостояла еще большая армия рабочих; несметному богатству ари- стократии и торговцев противостояла чудовищная беднота. Перед двор- цом на Ринге в любое время дня можно было видеть тысячи блуждающих безработных. В двух шагах от триумфальных арок, в пы- ли и грязи каналов валялись сотни и тысячи бездомных. Едва ли в каком-либо другом немецком городе в эту пору можно было с большим успехом изучать социальную проблему. Не надо только обманывать самих себя. Это "изучение" невозможно сверху вниз. Кто сам не побывал в тисках удушающей нищеты, тот никогда не поймет, что означает этот ад. Если изучать социальную проблему сверху вниз, ничего кроме поверхностной болтовни и лживых сантиментов не получится, а то и другое только вредно. Первое потому, что не по- зволяет даже добраться да ядра проблемы, второе потому, что просто проходит мимо нее. Я право не знаю, что хуже: полное невни- мание к социальной нужде, которое характерно для большинства счастливцев и для многих из тех, которые достаточно зарабаты- вают, чтобы безбедно жить; или пренебрежительное и вместе с тем частенько в высшей степени бестактное снисхождение к меньшему брату, характерное для многих из тех господ мужского и женского пола, для которых и сочувствие к "народу" является делом моды. Эти люди грешат гораздо больше, чем они при их полном отсутствии такта даже могут сами себе представить. Неудивительно, что резуль- тат такого их общения с "меньшим братом" совершенно ничтожен, а зачастую прямо отрицателен. Когда народ на такое обращение отвечает естественным чувством возмущения, эти добрые господа всегда вос- принимают это как доказательство неблагодарности народа. Что общественная деятельность ничего общего с этим не имеет, что общественная деятельность прежде всего не должна рассчитывать ни на какую благодарность, ибо ее задачей является не распределять милость, а восстанавливать право, - такого рода суждение подобным господам просто невдомек. Меня судьба уберегла от такого рода "разрешения" социального вопроса. Вовлекши меня самого в омут нищеты, судьба приглашала меня не столько "изучать" социальную проблему, сколько на себе самом испробовать ее. Если кролик счастливо пережил вивисекцию, то это уже его собственная заслуга. Пытаясь теперь изложить на бумаге то, что было пережито тогда, я заранее знаю, что о полноте изложения не может быть и речи. Дело мо- жет идти только о том, чтобы описать наиболее потрясающие впечат- ления и записать те важнейшие уроки, которые я вынес из той полосы моей жизни. Найти работу мне бывало нетрудно, так как работать приходилось как чернорабочему, а иногда и просто как поденщику. Таким образом я добывал себе кусок хлеба. При этом я часто думал: надо просто встать на точку зрения тех людей, которые, отряхнув с ног прах с Для движения иной раз бывает даже очень полезно вести свою борьбу именно в такой форме, которая не обещает быстрых успехов. Те успехи, которые достигнуты в результате длинной, упорной и полной нетерпимости борьбы, бывают куда прочнее. Движение, выросшее в результате объединения так называемых ана- логичных партий, т. е. движение, основанное на компромиссах, похоже на оранжерейное растение. Внешним образом оно разрастается очень пышно. Но подлинной силы, способной выдержать любые бури и ока- зать успешное сопротивление столетним традициям, у такого движения нет. Лишь та организация станет могучей и сумеет подлинно воплотить в жизнь великую идею, которая относится с нетерпимостью, с рели- гиозным фанатизмом ко всем остальным без различия движениям и убеждена только в своей собственной правоте. Если сама идея движе- ния верна и если борьба за идею ведется именно так, как мы гово- рим, эта идея станет совершенно непобедимой. Какие угодно преследо- вания приведут только к ее укреплению. Сила христианства состояла например вовсе не в попытках соглаше- ния и примирения, скажем, с близкими ему философскими мнениями древних. Она состояла в непреклонной фанатической защите только одного своего собственного учения. Быстрые, но чисто внешние успехи, достигаемые при помощи раз- личных объединений, стоят гораздо меньше, чем медленный, но зато прочный рост сил собственной организации, ведущей совершенно неза- висимую борьбу за свое собственное учение. 13. Движение должно воспитывать своих членов так, чтобы борьба не казалась им чем-то тягостным, а чтобы они сами рвались навстречу борьбе. Они не должны бояться вражды со стороны противника. Напро- тив, эту вражду они должны рассматривать, как первое доказатель- ство того, что собственное движение имеет право на существо- вание. Не страшиться ненависти со стороны противника должны мы, а стремиться к тому, чтобы он как можно глубже ненавидел нас за нашу работу на пользу нашей нации. При этом надо заранее знать, что раз враг нас ненавидит, то он будет на нас также лгать и клеве- тать. Тот не является настоящим национал-социалистом и вообще при- личным немцем, на кого не нападают еврейские газеты, т. е. кого они не осыпают бранью и клеветой. Чем больше смертельные вра- ги нашего народа ненавидят и преследуют данного работника, тем более честен этот человек, тем чище его намерения, тем полезнее его деятельность. Сторонников нашего движения мы должны систематически воспи- тывать в той мысли, что евреи в своих газетах врут беспрестанно и если даже случайно в этих газетах один раз скажут правду, то это делается только для того, чтобы прикрыть девяносто девять случаев лжи. Евреи являются непревзойденными мастерами лжи. Ложь и об- ман - вот главные орудия их борьбы. Наш боец должен рассматривать каждый удар, наносимый ему в клеветнической еврейской прессе, как почетную рану. Тот, на кого больше всего клевещут евреи, ближе всего к нам. Тот, кого больше всего ненавидят евреи, тот лучший наш друг. Если ты, встав утром, взял в руки еврейскую газету и не нашел в ней новой клеветы против себя, это значит, что вчерашний день ты потерял даром. Если бы это было не так, то евреи наверняка и сегодня нападали бы на тебя, ругали, грязнили, клеветали, проклинали, преследовали бы тебя. Кто по-настоящему борется против этих худ- ших врагов нашего народа, злейших врагов всего арийского человече- ства и всей общечеловеческой культуры - против того, конечно, еврей- ская раса неизбежно будет рвать и метать. Если именно эти взгляды проникнут в плоть и кровь наших сто- ронников, движение наше станет непоколебимым и непобедимым. 14. Наше движение должно систематически воспитывать чувство уважения к выдающейся личности. Наше движение никогда не должно забывать, что одаренная личность является главным двигателем про- гресса, что каждая великая идея и каждое великое действие суть только продукт творческой силы человека, что чувство преклонения перед величием крупной личности есть не только справедливая дань, создаваемая человеку, но и нечто такое, что объединяет многих людей в одном действии. Величие личности нельзя заменить ничем. Ее не заменишь ничем, особенно в том случае, когда она олицетворяет культурно-творческий элемент, а не просто организационно-механический фактор. Как нельзя заменить великого художника, успевшего закончить свою картину только наполовину, так нельзя заменить и великого поэта, мыслите- ля, великого государственного деятеля и великого полководца, ибо деятельность всех этих людей есть искусство. Их дарование есть дар божией милостью, а не результат механической учебы. Все самые великие перевороты и завоевания на земле, все великие культурные события и бессмертные дела в области государственного искусства и т. д., - все это на вечные времена неразрывно связано с тем или другим отдельным именем, являющимся воплощением этих великих дел. Отказаться от преклонения перед великим человеком означает отказаться от использования всей той грандиозной притяга- тельной силы, которая свойственна всем великим деятелям на этой земле. Евреи лучше всех понимают эту истину. Крупные деятели еврей- ского лагеря "велики" только в разрушительной работе, в борьбе против человечества и его культуры. И тем не менее евреи делают из них полубогов. Если же народы захотят воздать должное своим дей- ствительно великим деятелям, евреи немедленно подымут крик, что это недостойный "культ личности". Если тот или другой народ стал настолько трусливым, что поддал- ся этому нахальству и наглости евреев, это значит, что он отказался от использования самых выдающихся сил, которыми он располагает. Ибо сила наша заключается не в уважении к голой "массе", а в по- клонении гению, в том, чтобы стараться подняться до его идей. Когда люди надламываются и начинают впадать в отчаяние, именно тогда им больше всего нужны великие гении. Именно тогда на бедных и несчастных людей из прошлого глядят тени великих людей, сумев- ших стать борцами против нужды, позора, несчастий, сумевших пока- зать людям дорогу к счастливой жизни. Горе народу, который стыдится обращать свои взоры за помощью к великим людям! В первую полосу зарождения нашей партии движение наше боль- ше всего страдало от того, что имена его вождей не были еще извест- ны, что противники не придавали движению серьезного значения. Это больше всего мешало нашему успеху. В эту полосу наши собрания состояли только из шести, семи, максимум восьми человек, и главная трудность заключалась в том, чтобы именно этому небольшому кругу лиц внушить несокрушимую веру в великое будущее нашего движения. Подумайте только. На наших собраниях присутствуют шесть-семь бедняков, людей без имени. И вот эти-то люди должны взять на себя задачу выковать великое движение, которое должно суметь сделать то, что не удалось громадным массовым партиям, а именно: воссоздать германское государство более могучее, более прекрасное, чем оно было когда-либо в прошлом. Если бы в ту пору на нас нападали, ес- ли бы нас даже только стали высмеивать, мы были бы уже счастли- вы, ибо самое тяжелое для нас было то, что нас совершенно не заме- чали. От этого мы страдали в ту пору больше всего, в особенности я лично. Когда я вступил в этот небольшой кружок, конечно не могло быть еще и речи ни о партии, ни о серьезном движении. Я уже описал выше первые свои впечатления от первых встреч с этим кружком. В ближайшие недели я еще и еще раз убедился в том, как печально положение этой так называемой партии. Картина была действительно удручающая. Партия не имела в своем распоряжении ничего, решитель- но ничего. И в то же время небольшая партия представляла собою парламент в миниатюре, т. е. как раз тот самый институт, которому она объявила борьбу. В этой нашей маленькой партии вопросы тоже решали большинством голосов. И в то время как в настоящих парла- ментах люди до хрипоты в течение целых месяцев спорили по поводу все же значительных проблем, в нашем маленьком кружке бесконечно препирались по вопросу о том, как ответить на то или другое несчаст- ное письмишко. Более широкие круги народа конечно совершенно не имели пред- ставления о нашей тогдашней работе. Ни один человек в Мюнхене не знал нашу партию даже только по имени, если не считать полудюжины ее сторонников и их немногих знакомых. Каждую среду в одном из небольших мюнхенских кафе собирался, так называемый комитет. Раз в неделю происходили дискуссионные вечера. И так как весь состав членов "партии" исчерпывался составом комитета,- то люди конечно были одни и те же. Задача заключалась теперь в том, чтобы выйти за пределы небольшого кружка, завоевать хоть некоторое количество новых сторонников. А еще важнее было каким угодно способом вделать сколько-нибудь известным наше дви- жение в более широких кругах. С этой целью мы прибегали к следующей технике. Раз в месяц, а затем и раз в две недели мы пытались созывать "собрания". Приглашение на эти собрания мы писали от руки, затем на пишущей машине, и вначале сами раздавали эти приглашения. Каждый из нас обращался к своим личным знакомым и убеждал их явиться на собрание. Результаты были очень жалкие. Я отлично помню, как я сам лично в эту пору раздал около 80 та- ких приглашений и как вечером мы сидели в помещении собрания и с нетерпением ждали прихода "масс". Наступило время собрания. Мы прождали еще лишний час и - никого не дождались. "Председателю" пришлось открыть "собрание" при тех же семи посетителях. Затем мы перешли к тому, что стали размножать свои приглашения в одной конторе пишущих машин. Успех выразился в том, что на ближайшие собрания стало приходить на несколько человек больше. Медленно и постепенно выросло количество посетителей до 11, 13. затем 17, 23 и наконец 34 посетителей. Собрав крохотные суммы в нашем небогатом кругу, мы наконец смогли дать первое объявление о собрании в газете, а именно, в тог- дашнем независимом органе "Мюнхенский наблюдатель". Успех оказал- ся поразительным. Мы назначили собрание в погребе мюнхенской При- дворной пивной (не смешивать с большим залом этой пивной) - в небольшом помещении, вмещавшем не более 130 человек. Мне лично это помещение казалось тогда большим залом, и каждый из нас боял- ся, удастся ли в этот вечер заполнить посетителями такое "громадное" помещение. В 7 часов вечера в помещении было 111 человек, и, мы открыли собрание. Вводный доклад прочитал один мюнхенский профессор. Мне же предстояло выступить вторым докладчиком - впервые на публичном собрании. Тогдашний наш председатель партии, г. Харер, считал все это пред- приятие очень рискованным. Этот в высокой степени порядочный госпо- дин был твердо убежден в том, что я, Гитлер, обладаю очень разно- сторонними способностями, но не обладаю только одной, а именно - не являюсь оратором. Разубедить его в этом не было никакой возмож- ности и впоследствии. Тем не менее он оказался неправ. На этом собрании мне было предоставлено слово на 20 минут. Я говорил полчаса. И то, что я раньше только инстинктивно чувствовал, то было теперь доказано на практике: говорить я умею! В конце моей получасовой речи слушатели были совершенно наэлектризованы. Их энтузиазм для начала выразился в том, что на мой призыв поддер- жать движение материально тут же на месте было собрано 300 марок. Это сняло у нас гору с плеч. Нищета нашей партии в эту пору была так велика, что у нас не было средств, чтобы напечатать первые те- зисы, не говоря уже о том, чтобы печатать воззвания. Теперь был создан первый маленький фонд, который давал возможность покрыть хотя бы самые необходимые расходы. Но успех этого первого более крупного собрания имел значение еще в другом отношении. В ту пору я предпринял первые шаги, чтобы ввести в состав коми- тета некоторое количество более свежих молодых сил. В течение воен- ных лет я завязал дружественные связи с большим количеством вер- ных товарищей. И вот под моим влиянием эти люди начали вступать в ряды нашего движения. Это были все энергичные молодые люди, привыкшие к дисциплине и вынесшие из военной службы то мнение, что невозможного на свете нет, стоит только как следует за- хотеть. Насколько такой приток свежей крови был нам действительно необходим, я смог убедиться уже через несколько недель совместной работы. Тогдашний первый председатель нашей партии, г. Харер был жур- налистом и для журналиста обладал достаточно разносторонним образо- ванием. Но у него был один большой недостаток, крайне важный для партийного вождя: он не был массовым оратором. Он работал очень прилежно и добросовестно, но у него не было большого разма- ха; может быть, это тем и объяснялось, что он не был крупным ора- тором. Господин Дрекслер, являвшийся тогда председателем местной мюнхенской группы, был рабочий. Большого ораторского дарования у него тоже не было, кроме того, он не был и солдатом. Он не слу- жил на военной службе, не был мобилизован и во время войны. Чело- век он был физически слабый и недостаточно решительный, и ему не- хватало как раз тех данных, которые необходимы для того, чтобы оказывать закаляющее влияние на мягкие натуры. Таким образом оба председателя сделаны были не из того материала, который нужен людям, чтобы внушать фанатическую веру в победу движения, будить железную энергию и, если нужно, с грубой решимостью устранять с дороги все препятствия, мешающие росту новой идеи. Для этого нужны были люди соответствующих физических и идейных качеств, люди, которые усвоили себе те военные добродетели, которые можно характеризовать так: быстры и ловки как гончие, упруги и упорны как кожа, тверды и несгибаемы, как крупповская сталь. Я сам в ту пору больше всего еще был солдатом В течение шести лет военной службы во мне выработались привычки, которые как и сама тогдашняя внешность моя должны были казаться довольно чуж- дыми этому кружку. Я тоже разучился понимать смысл слов: "это невозможно", "это не удастся", "на это нельзя рискнуть", "это еще слишком опасно" и т.п. Конечно затеянное нами дело действительно было очень опасно. Во многих местностях Германии в 1920 г. собрание национально- настроенных людей, открыто апеллирующих к широким массам, бьете, попросту говоря, еще невозможным. Участников таких собраний просто избили бы и разогнали. Для этого не требовалось больших усилий. В те времена даже большие массовые собрания буржуазных партий разбегались при появлении дюжины коммунистов, как зайцы от со- бак. Но господа красные сами превосходно знали, сколь безвред- но и невинно было большинство тогдашних собраний буржуазных партий, больше похожих на скучные клубы развлечений. Пресле- довать такие безвредные собрания красные не давали себе труда. За- то они особенно беспощадно обрушивались на такие собрания, которые казались им опасными. Тут они прежде всего пускали в ход самое надежное оружие - насилие и террор. Самыми ненавистными для этих марксистских обманщиков неиз- бежно должны были явиться те люди, которые поставили себе созна- тельной задачей вырвать широкие массы народа из-под монополистичес- кого влияния марксистских еврейско-биржевых партий и вернуть эти массы под знамена нации. Уже одно название "немецкая рабочая партия" раздражало этих господ до последней степени. Нетрудно было понять, что при первом же удобном случае нам придется встретить- ся в серьезном бою с этими, тогда еще пьяными от победы марксист- скими шайками. В узком кругу нашей тогдашней партии сильно побаивались этого столкновения. Люди боялись, что нас побьют. Отсюда стремление по- меньше выступать на публичной арене. Люди опасались, что первое же наше собрание будет сорвано и что это может привести к ги- бели все движение. Мне было нелегко убедить коллег, что этого столкновения не следует избегать, что, напротив, надо идти навстречу ему и запасаться тем оружием, которое одно только является защитой против насильников. Террор можно сломить только террором, а не духовным оружием. Исход первого же собрания усилил мою позицию. Теперь явилась уже решимость созвать второе, более крупное собрание. Около октября 1918 г. в пивной "Эберл" состоялось второе бо- лее крупное по размерам собрание. Тема: Брест-Литовск и Версаль. Докладчиков было целых четыре. Я лично говорил около часа и имел больший успех, нежели на предыдущем собрании. Посетителей было несколько больше 130. Не обошлось без попытки сорвать собрание, но мои коллеги раздавили эту попытку в зародыше. Скандалистов спустили с лестницы, изрядно избив их. Две недели спустя, в том же помещении состоялось следующее собрание. Число посетителей было уже за 170, - для данного поме- щения достаточно большая аудитория. Я выступал опять, и опять мой успех был больше предыдущего. Я стал настаивать на том, что нужно устроить собрание в гораздо большем зале. Наконец нам удалось найти такой зал в другом конце города. Это был ресторан "Германская империя" на Дахауэрштрассе. На это первое собрание в новом помещении народу пришло поменьше: около 140 человек. В комнате опять начались колебания. Наши вечные пессимисты начали утверждать, что мы устраиваем собрания "слишком" часто. В комитете здорово поспорили. Я защищал ту точку зрения, что в таком большом городе как Мюнхен с его 700 тысяч жителей можно бы устраивать и десять собраний в неделю. Я убеждал товарищей не поддаваться упадку настроения после первой же маленькой неудачи, доказывал, что избранный нами путь единственно правильный и что, если мы будем настойчивы, то успех придет наверняка. Во- обще вся зима 1919/20 г. сплошь была посвящена тому, чтобы внушить товарищам веру в непобедимую силу нашего молодого движения и поднять эту веру до той степени фанатизма, который двигает горами. Ход и исход следующего собрания сразу же оправдали мою точку зрения. Число посетителей опять поднялось до 200 с лишним, внеш- ний успех ораторов был велик, и в финансовом отношении мы также получили хорошие результаты. Тотчас же я стал настаивать на устройстве следующего собрания. Оно состоялось менее чем через две недели, и на него пришло уже 270 человек. Спустя две недели мы уже в седьмой раз пригласили в то же поме- щение всех наших друзей и сторонников. Пришло более 400 человек, и зал уже с трудом мог вместить всех желающих. В эту именно пору происходило внутреннее формирование нашего молодого движения. В нашем небольшом кругу дело частенько дохо- дило до крупных споров. С разных сторон - как это, увы, бывает и в нынешние дни - нас критиковали за то, что мы называем наше молодое движение "партией". Я в этом взгляде всегда видел и вижу сейчас узость умственного кругозора и полную непрактичность тех, кто так говорит. С этой критикой всегда выступали и выступают те, кто не умеет отделить внешнее от внутренней сути и кому хотелось бы непременно навязать нашему движению возможно более Громко звучащее имя, заимствованное непременно из очень древней эпохи. Нелегко было мне тогда убедить людей в том, что всякое движение, какое бы название оно себе ни присвоило, всегда будет являться только партией вплоть до того момента, пока цели этого движения не воплотятся в жизнь. Если тот или другой деятель привержен к определенной смелой идее, осуществление которой он считает полезным для всего челове- чества, то он начнет с того, что будет искать себе сторонников, которые были бы готовы вместе с ним бороться за его идею. И если даже задача данного деятеля и представляемого им движения предполагает уничтожение всяких партий и ликвидацию всякого раздробления на- ции, - все равно начать приходится с образования новой партии, которая будет существовать вплоть до того момента, когда провоз- глашенная ею цель осуществится в жизни. И если наши .старомодные народнические (фелькише) теоретики, которые сильны только на сло- вах, но никогда не умели достигать практических успехов, пытались наделить партию очень пышными названиями, то дело от этого ни капельки не менялось. Это только игра в словечки и фокусничест- во. Напротив! Если что и противоречит народническому (фелькише) пониманию в лучшем смысле этого слова, так это именно швыряние пышными на- званиями, к тому же заимствованными из старогерманского периода нашей истории и совершенно неподходящими к современности. Такие совершенно никчемные попытки к сожалению имели место очень часто. Вообще и в те времена и в более поздний период мне не раз приходилось предостерегать друзей против этих народнических школяров, которые дать движению ничего не могут, но зато обладают самомнением совершенно невероятным. Молодому движению может очень сильно повредить приток в его ряды таких людей, которые при- носят ему только заверение в том, что они вот уже 30 или 40 лет за- щищают "ту же" идею. В конце концов, если люди 30 или 40 лет бо- ролись за, так называемую, идею и не имели при этом ни малейшего реального успеха; если они не только не завоевали победу своей идее, но не сумели помешать победе противоположной идеи, - то ведь это лучшее доказательство того, что эти люди никуда не годятся. Самая большая опасность заключается в том, что такие натуры не склонны стать просто рядовыми членами партии, а претендуют на роль вождей. На эту роль по их мнению дает им полное право их давняя деятель- ность. Но горе молодому движению, если оно попадает в такие руки. Если тот или другой коммерсант в течение 40 лет подряд умел только систематически губить свое предприятие, то ведь всякий поймет, что такому человеку не следует поручать организовывать новое предприя- тие. То же самое приходится сказать о древних народнических (фель- кише) Мафусаилах, которые в течение нескольких десятилетий умели только губить великую идею и приводить ее к окостенению. Лишь немногие из этих людей приходили в ряды нашего нового движения, чтобы действительно честно служить ему. Большинство же пробиралось в наши ряды для того, чтобы продолжать тянуть свою собственную волынку и получить возможность проповедывать свои прежние старинные идеи. Ну, а что это были за идеи, это даже трудно пером описать. Самым характерным для этих натур является то, что у них всегда на устах примеры из эпохи старогерманского героизма, что они по- стоянно болтают о седой старине, о мечах и панцирях, каменных топо- рах и т. п., а на деле являются самыми отъявленными трусами, каких только можно себе представить. Размахивая в воздухе зазубренными жестяными мечами, натягивая на себя страшную шкуру медведя и напяливая на голову самый страшный головной убор, они для теку- щего дня проповедуют борьбу посредством так называемого "духов- ного оружия" и разбегаются как зайцы при появлении первой же группки коммунистов с резиновыми палками в руках. Будущие поколения никак не смогут увековечить образа этих людей в новом героическом эпосе. Я слишком хорошо изучил этих господ, чтобы испытывать к их фокусничеству что-либо другое, кроме чувства презрения. В народной массе они вызывали только смех. Появление таких "вождей" было только наруку евреям. Для евреев это были подходящие защитники идеи нового германского государства. К тому же претензии этих гос- под совершенно чрезмерны. Они считают себя умнее всех, несмотря на то, что все их прошлое красноречиво опровергает такую претензию. Наплыв подобных людей становится настоящей карой божией для чест- ных прямодушных борцов, которые не любят болтать о героизме прош- лых веков, а хотят в наш нынешний грешный век на деле выказать хоть немножко собственного практического героизма. Довольно трудно бывает разобраться в том, кто же из этих господ выступает так только по глупости и неспособности, а кто из них пре- следует определенные цели. Что касается, так называемых, религиозных реформаторов старой германской марки, то эти персонажи всегда вну- шают мне подозрение, что они подосланы теми кругами, которые не хотят возрождения нашего народа. Ведь это же факт, что вся дея- тельность этих персонажей на деле отвлекает наш народ от общей борьбы против общего врага - еврея и распыляет наши силы во внут- ренней религиозной распре. Все это вместе взятое служит только лишним мотивом к тому, что- бы добиваться создания действительно сильного и централизованного авторитетного руководства нашего движения. Только при наличии такого руководства можно обезвредить эти сомнительные элементы. Нет ничего удивительного в том, что именно из кругов этих народни- ческих (фелькише) Агасферов и вербуются наиболее озлобленные противники централизованного сильного руководства нашего движе- ния. Они ненавидят эту силу именно за то, что она не дает им вредить движению. Недаром же наше молодое движение сразу приняло определенную программ